Ботанические сады - культура природы
А.Р.Водяник
В качестве эпиграфа.
Иногда кажется, что в России такой климат, что любые попытки насадить здесь райские сады оказываются искусством типа пускания мыльных пузырей и не приживаются. Поэтому полезно напоминать, что дело не совсем в климате. Сад в России вырастить можно, просто для этого нужны усилия империи. Но, к сожалению, даже империя не в состоянии прославить имя своего главного садовника
ГРИГОРИЙ РЕВЗИН
Красота ботанического сада. Какова она должна быть? То ли это красота "дикой" природы, вызывающей ощущения то могущества Природы, то ее крайней ранимости. То ли это красота, демонстрирующая содружество человека-Творца и Природы-Творца. И может ли это понятие "рукотворной красоты" быть применимым к ботаническому саду, если мы говорим о "природном" объекте, как утверждают некоторые экологи и ботаники. Вопрос далеко не праздный. Так уж сложилась ситуация, в том числе и правовая в отношении ботанических садов, что от уяснения этого вопроса, зависит профилизация ботанических садов России и соответственно дальнейшее существование этих учреждений. Именно в России, так как во всем окружающем мире, подобной проблемы не существует. Есть совершенно четкие и исчерпывающие определения не только "ботанического сада", но и "памятника природы" и "заповедника" и "дикой природы". Поэтому ни у кого не возникает даже идеи говорить о заповеднике или природном парке в городской черте. В России такое и не только такое уже вошло в правило.
Изначально необходимо четко и ясно понимать, что ботанический сад никогда не был "природным" объектом, так как в его создание, развитие активно вкладывался человеческий труд с определенной целью: быть привлекательным для общества, для людей. Любой ботанический сад - это, прежде всего сугубо антропогенный объект, созданный с определенными целями, такими как коллекционирование растений (лекарственных, декоративных, плодовых, сельско-хозяйственных, редких и исчезающих и т.д.) и широкое, массовое ознакомление с ними масс населения, просвещение в области экологии в самом широком понимании этого слова, питомниководство и селекция, создание модельных биоценозов и т.п. Более того, почти всегда в ботаническом саду ведутся работы, которые просто исключены для любого другого истинно природного объекта, коими являются, например, те же памятники природы, или национальные парки. Например, на территории этих объектов сложно представить посадку и многолетние исследования растений, которые потенциально могут представлять серьезную угрозу для местной флоры, так называемые инвазийные виды. А ведь именно эти исследования, в том числе, зачастую лежат в основе деятельности многих ботанических садов мира, как единственных учреждений, определяющих технологии сохранения местного биоразнообразия.
Таким образом, возникает вопрос: насколько красивыми и, вообщем то, насколько красивыми должны быть экспозиции и коллекции растений, представленные в ботаническом саду? Что есть красота и её критерий в ботаническом саду? …
Вспоминая некоторые российские, тогда еще советские ботанические сады,особенно довоенные или доставшиеся с дореволюционных времен, рассматривая теперь уже исторические архивы, понимаешь, сколько усилий и труда, знаний и умений вкладывалось в их архитектуру, в формирование их неповторимого облика, в создание чрезвычайно привлекательных, зачастую помпезных, беседок, павильонов, причудливых фонтанов и водных систем. Не было практически ни одного ботанического сада, который можно было бы назвать утилитарным, крайне функциональным, сугубо научным учреждением. Это произошло позже. В годы, когда перед ботаническими садами ставились задачи "народно-хозяйственного значения". Несмотря на сугубо хозяйственные задачи, в некоторых ботанических садах руководители несмотря не на что, все-таки руководствовались логическим заключением, что Сад должен быть красивым и привлекательным для населения. Однако, практически в те же времена, под определение "ботанический сад" попали и территории, которые в большей степени отличались от традиционного в общепринятом понимании смысла. Создавались сады на базе лесных массивов, на базе природных экосистем. В этом вообщем то ничего плохого не было. Но забыли про одно существенное обстоятельство. Предполагалось, что если уж массив леса или степное пространство включено в состав ботанического сада, то его надо сохранять как природную экосистему, исключив всякое антропогенное вмешательство. Включая такие факторы как состав атмосферного воздуха, качество грунтовых вод и т.п., т.е. весь комплекс почвенно-климатических условий. Однако с течением времени, вследствии разрастания городов, ботанические сады попали, если не в центр города, то, по крайней мере, в городскую черту, где ни о какой "естественной" окружающей среде и речи быть не может. И хочется ли кому, либо не хочется, но указанные "природные" объекты становятся как минимум объектами наблюдения за выживанием, устойчивостью природной среды под мощным прессом городской среды. Стоит ли говорить об изменениях фауны, особенно беспозвоночной, об изменении почвенной флоры и фауны. Да и проведение экскурсий с большими массами посетителей тогда не практиковалось. Включенные природные массивы были под наблюдением ученых сада и более никого. Но в те времена, 60-70-е годы прошлого века, сады обладали сносным, а некоторые хорошим финансированием, которое позволяло им не рассматривать ощущения посетителей сада как фактор, влияющий на их развитие, место в обществе. С переходом на новые экономические рельсы сначала "перестройки", а затем и вовсе в "новые социально-экономические условия", вопросы содержания ботанических садов встали в полный рост. Вот тогда то и возобладала иная точка зрения: "ботанический сад - это естественная красота естественной природы". Сегодня сложно говорить о причинах такого поворота, но скорее всего, дабы быть объективным, все дело в резком снижении финансирования ботсадов в начале 90-х годов и позже. Невозможно было на те гроши, которые гордо назывались "финансированием" содержать многогектарные комплексы, технически сложные и требующие постоянного контроля в эксплуатации оранжерейные комплексы. И чтобы как-то оправдать наступающее запустение, это выражение и понятие о "естественности" ботанического сада и стало весьма популярным. Свою роль сыграли и местные власти, в большинстве случаев, руководствуясь исключительно добрыми намерениями в оказании хоть какой то финансовой помощи со своей стороны, придавали ботаническим садам статус "региональных (т.е. областных) памятников природы". Непонятно почему именно "памятников природы", ведь законодательство всегда позволяло местной власти создавать или придавать подобным объектам статус "ботанический садов и дендрологических парков регионального значения". Ответ на этот вопрос до сих скрыт от большинства населения, общественности, да и от сотрудников самих ботсадов тоже. Вот эта скрытность и вызывает массу вопросов.
Но сегодня, когда в стране стала меняться экономическая, а вслед за ней и социальная жизнь, вновь встал вопрос о том, насколько закономерно было то "естественное" восприятие их территории, что мы все потеряли, когда стали отвергать привнесенную человеком красоту, когда провели разделительную черту между ландшафтной архитектурой и ботаническим садом. Как всегда, возвращать и восстанавливать бывает порой крайне сложно. Тем более за прошедшие двадцать лет выросло целое поколение, которое и не представляет себе иной ботанический сад, кроме как чего то "рощеобразного" с теплицей". Но, тем не менее, попробуем. Попробуем обосновать искреннее заблуждение самых широких масс населения, и небольшого круга специалистов. И власти.
Цель демонстрации коллекций растений - это, прежде всего демонстрация, ознакомление населения с возможно большим многообразием растительного мира, его взаимосвязей с другими составляющими компонентами биосферы в целом, с человеческим обществом. Однако, не только ознакомление. Преподнесенных знаний, даже с наглядной демонстрацией, мало. Они должны нести в себе некую нагрузку. И этой нагрузкой является воспитание. Воспитание жить в содружестве с Природой, воспитание понимания хрупкости окружающего нас мира, воспитания умений и навыков жить в этом постоянно развивающемся и чрезвычайно отзывчивым на малейшие вмешательства мире. Иными словами, разговор идет о воспитании экологической культуры. Это процесс экологического воспитания и просвещения, который в свою очередь преследует стратегическую цель: формирование экологического сознания общества. Что стало еще более важным на фоне всё развивающегося глобального экологического кризиса.
Общепланетарное стремление выйти из этого кризиса обнаруживается в принятии Киотского протокола о парниковых газах, в международной конвенции ЮНЕСКО по защите особо ценных территорий - всемирного природного наследия и других международных проектах и инициативах. В России постоянно в той или иной форме всплывают вопросы развития экологической культуры. И хотя до конкретного законодательного акта дело пока не дошло, то соответственно, все движения соответствующих региональных и центральных властей опираются на методики 10- , а то и 20-летней давности. И, несмотря, на уже давно продемонстрированную низкую эффективность таких мероприятий, за неимением ничего иного то там, то здесь встречаешь радостные рапорта об "успехах" на указанном поприще.
Удручает то обстоятельство, что это происходит на фоне деятельности общественных организаций, которые связаны функциональными связями со старым временем, и поэтому не руководствуются в своей деятельности принципами устойчивого развития. Немаловажно и то, что, начиная с работ Римского клуба, и впоследствии, на форумах по устойчивому развитию и крупных международных конференциях, в трудах отдельных ученых и научных коллективов все сильнее звучит мысль о том, что "в первую очередь необходимо формировать экологическое сознание, что наш мир если и может иметь будущее, то не столько благодаря технологическому прогрессу или формированию "информационного общества" (которое в процессе глобализации все более склоняется к "золотому миллиарду"), а на путях коэволюционного развития человека и природы". А последнее и предполагает формирование экологической культуры.
Это, в свою очередь, требует многих условий. Во-первых, прояснения самого понятия "экологическая культура". В этом направлении уже достигнут значительный результат благодаря работам М.С.Когана, Э.С.Маркаряна, Ю.Г. Маркова, В.А.Ясвина и многих других философов и экологов. В результате вскрылся ряд важных проблем. Например, в настоящее время, вряд ли возможно применять весь потенциал экологической культуры, который ранее накопило человечество в условиях традиционного природопользования, подкрепленного религиозным мировоззрением. Однако и отбрасывать этот уникальный опыт нельзя, и, стало быть, возникает теоретическая и научно- практическая задача: перенести опыт прошлого в современные условия, разработать механизмы адаптации к современным условиям положительных примеров природопользования прошлых эпох. Тем более, что учиться есть у кого и где. Кроме этого, необходимо определить мировоззренческий базис современной экологической культуры.
Вторая проблема заключается в следующем: на уровне обыденного, массового сознания более или менее понятно, что подразумевается под культурным и антикультурным экологическим поведением человека. Хотя единого мнения тут тоже найти сложно, но все равно, этого явно недостаточно для разработки образовательных программ, законодательных проектов и т.д. Необходимо прояснение данного понятия - задача не такая уж простая, если учесть множество определений самой культуры.
В московской международной декларации об экологической культуре, принятой 7 мая 1998 года, дано следующее определение: "экологическая культура предполагает такой способ жизнеобеспечения, при котором общество обладает системой духовных ценностей, этических принципов, экономических механизмов, правовых норм и социальных институтов; формирует потребности и способы их реализации, которые не создают угрозы жизни на земле". В этом определении проводится мысль о единстве человека и природы, утверждается значение ценностных ориентаций и фактически ставится проблема разработки механизмов коэволюционного развития. Но в его основании лежит некая "вынужденность": мы формируем экологическую культуру только потому, что иначе не выживем. Эта вынужденность не может стать мировоззренческим базисом нового экологического сознания, а отсутствие такого базиса порождает прагматизм, который всегда будет подталкивать к выдвижению на первый план "человеческих", традиционных в современном обществе, интересов вопреки интересам Природы.
В то же время на протяжении всего 20 века разрабатывалось учение, которое с полным правом может претендовать на роль такого базиса - учение о ноосфере, главным образом в том изначальном варианте, как оно разрабатывалось его основоположниками Э.Леруа, П. Тейяром де Шарденом и В.И.Вернадским. Необходимо подчеркнуть этот момент потому, что после работ первых ноосферологов, нооосфера - сфера разума стала трактоваться слишком широко у современных исследователей. Порой, ноосфера - это все, что создано человеком. При этом гуманистический пафос, идеалы духовного совершенствования и высочайшей ответственности человека за свою эволюцию и эволюцию планеты отходят на дальний план. В новых условиях требуется уточнить, что разумная деятельность человека может, вообщем-то, представать как минимум в трех своих ипостасях. Ноосферата - "ужасная ноосфера", включающая оружие, войны, насилие и прочее, все, что уничтожает жизнь как таковую.Ноосфера с маленькой буквы, как то, что обеспечивает человека как природно-телесное существо, и, наконец, Ноосфера подлинная, с большой буквы, в которой силы природы и человека создают благодатный
синтез. Исходя из этого понимания Ноосферы, по-новому стало видеться и понятие культуры.
К истинной культуре должно быть отнесено все в Ноосфере, что устремляет человека к высшему, пронизано и управляется подлинными ценностями. Эти высшие ценности задают идеал ноосферного существования, образуя, пусть пока еще в идеальном плане, то, что выше было названо Ноосферой с большой буквы. Суть Ноосферы - культуры, состоит в том, что научно-технический прогресс, производство материальных товаров и услуг, политические и финансово-экономические интересы должны быть не целью, а средством гармонизации отношений между обществом и природой, утверждения высших идеалов человеческого существования: бесконечного познания, всестороннего творческого развития и нравственного совершенствования. Как наше земное тело должно служить духу, так экономика и техника должны обслуживать духовную культуру.
Только она обеспечивает воспроизводство человека именно как человека - как духовно-нравственного существа.
Соответственно, при определении, относится ли тот или иной предмет, явление к сфере культуры, надо использовать главный критерий: встраивается ли он в гармоничную, иерархическую систему целей и потребностей.
Все это, в свою очередь, позволяет хотя бы контурно, постановочно, определить особенности формирования ценностных оснований экологической культуры. Поскольку экологическая культура является частью общечеловеческой культуры, то, исследуя ценностное ядро культуры в целом, мы приближаемся к решению поставленной проблемы. Таким образом, в разработке философских оснований экологической культуры можно детализировать главный критерий оценки того или иного явления (программы действий, методик, технологии и пр.): утверждение или отрицание фундаментальных человеческих ценностей - знания, красоты, добра. Отрицание этих ценностей ведет прямо или косвенно и к отрицанию ценности жизни.
Следовательно, те "знания", которые преподносятся в ботаническом саду, как центре формирования экологической культуры, должны быть связаны с этими понятиями самым тесным образом. Сейчас часто под "знанием" понимается просто информация, причем не систематизированная. То, что такое "знание" разъединяет общество и не имеет отношения к знанию как высшей ценности, достаточно очевидно. В западной европейской традиции под "знанием" чаще всего понималось рациональное научное знание. Как известно, сциентизм полностью отделил ценность такого знания, ценность научной истины от остальных ценностей. Двадцатый век наглядно продемонстрировал, что рациональное знание, оторванное от духовных ценностей, становится выхолощенным и даже опасным, именно оно и ведет человечество к катастрофам, то есть также начинает противоречить не только ценностям добра и красоты, но и самой жизни. Следовательно, повторюсь, необходимо рассматривать экологическую культуру как комплекс знания- красота-добро.
Что такое "красота", в чем ее ценность? Ценность красоты с каждой эпохой получает все большее философское и даже естественнонаучное обоснование. Еще н.О. Лосский утверждал, что "любование красотою...есть сосредоточенность зрителя на объективно ценном, а не наслаждение своим органическим ощущением или своими способностями". Онтологическую сущность красоты ныне доказывают многие ученые, более того, обосновывают объективные законы, лежащие в ее основе. Так, В.И. Самохвалова полагает, что поскольку сама природа стремится к повышению уровня гармонической упорядоченности, то красота в искусстве обретает новый смысл - здесь возникает новый антиэнтропийный уровень; красота в ее концепции противостоит энтропии. "В своем творчестве человек как бы продолжает свойственными ему средствами дело организации мира, начатое природой, не только воссоздавая красоту мира, но и творя ее новое бытие... И если до человека гармония и красота возникала лишь как результат стихийно протекающих процессов самоорганизации в природе, то с приходом человека, творчество гармонии и красоты становится сознательной и целенаправленной деятельностью его по организации окружающего мира, по утверждению человеческого содержания порядка".
Таким образом, объективность принципов красоты и гармонии, основанность их на природных законах, неразрывно сближает сами принципы и ценности красоты и знания.
О связи же красоты и добра (не доброты, а добра как высшего духовного принципа) у П.А.Флоренского обнаруживаем весьма красноречивую и глубокую мысль: "доброта" тут берется в древнем, общем значении, означающем скорее красоту, нежели моральное совершенство, и филокалия значит красото-любие…аскетика создает не "доброго" человека, а прекрасного, и отличительная особенность святых подвижников - вовсе не их "доброта", которая бывает и у плотских людей, даже весьма грешных, а красота духовная, ослепительная красота лучезарной, светоносной личности, дебелому и плотскому человеку никак недоступная". Швейцер так писал о человеке, которого можно было бы считать подлинно экологически культурным: "все, что случается с этой жизнью, он будет воспринимать, как будто это случилось с ним; он окажет ей самую большую помощь, какую только может; и если ему удастся что-то сделать для сохранения и поддержания жизни, это будет для него величайшим счастьем, которое может выпасть на его долю". Кроме этого, можно вспомнить замечательное наследие восточной мысли, например, буддийскую и другие традиции сострадания ко всему сущему. В русской православной культуре мощно проявляет себя категория соборности, когда весь мир представляется как единый собор, все части которого синергийно совокупно тянутся к Богу, а его безусловными атрибутами признаются истина, красота и любовь.
И тут то мы обращаемся к ландшафтной архитектуре. Не к ландшафтному дизайну, который заполонил практически всю страну и страницы глянцевых журналов, а именно ЛАНДШАФТНОЙ АРХИТЕКТУРЕ. Как к искусству, целью которого всегда, во все века, начиная от садов Междуречья, является "организация пространственной среды с помощью природного материала, приводящее к гармонии пластические особенности существующего рельефа".Иными словами, критерии определения красоты, гармонии, добра определены еще со времен Междуречья, Древнего Египта и Греции. Поневоле на ум приходят русские монастырские сады, и более ранние сады Кореи, Китая и Японии. Так, император Цин Шихуанди, при котором была построена Великая китайская стена, известен также как владелец огромного парка, а у императора Ханьской династии Ву-ди (140-87 гг. до н. э.) был сад с искусственными гротами, ручьями и дорожками. В этом саду росли декоративные деревья и кустарники. Сады того времени были связаны с даосизмом, согласно которому природа рассматривалась как обитель богов. Они представляли собой участки естественной природы, выделенные из окружающего ландшафта (так называемые "парки красивых мест" - бодарчу). С приходом из Индии в Китай буддизма (64 г. н.э.) садовое искусство развивалось в направлении формирования пейзажных композиций, выражающих природу и несущих определенное настроение. Эмоциональная направленность парка обусловила классификацию его пейзажей по впечатлению на устрашающие (с темными рощами, нависшими скалами, грохочущей водой горных рек и т. д.), смеющиеся (открытые, залитые солнцем поляны, цветущие растения), идиллические (спокойная гладь воды, остров, пагода). "Музицируйте! Мелодии гор и ручьев в живой природе прекраснее игры любых музыкальных инструментов", писал поэт III века Цзо Су. Как известно, именно китайские сады оказали большое влияние на садово-парковое искусство других стран, и прежде всего Японии. Они также способствовали развитию пейзажного стилевого направления в Европе (середина и конец XVIII в.) и побудили к созданию так называемого англо-китайского стиля. Ландшафтная архитектура стала воплощением мечты, грез человека, она стала тем всеобщим пространством, в котором соединились все религии мира. "Я очутился в сумрачном лесу", - начал свою "Божественную комедию Данте. Это слова осознавшего свое изгнание из райского сада человека, стремящегося попасть туда вновь. По мнению А.Люсого, "понятие "сад" имеет вертикальное измерение, соотносимое с содержательной структурой понятия Мирового Дерева, выражающего структуру мироздания с ее небесным, земным и подземным уровнями. Понятие парк, аналогично понятию леса, имеет, прежде всего, горизонтальный вектор".
Грезы…как сладки они бывают! А отчего они становятся таковыми? Почему ими начинаешь восторгаться не в повседневной жизни, а в определенных местах, отмеченных некоей "печатью", обладающими некими удивительными качествами? Этот феномен комментирует французский философ Г.Башляр: "…можно различить два вида воображения: одно воображение - источник причины формальной и другое - материальной, или, короче, воображение формальное и воображение материальное..." Необходимо, чтобы причина, порожденная чувством, причина, идущая из сердца, стала причиной формальной: только тогда произведение обретет разнообразие слова и живую переменчивость света. Но помимо образов формы, столь часто упоминаемых психологами, изучающими воображение, существуют образы материи, непосредственные образы материи. Взгляд дает им имя, знает же их рука. Динамичная радость ощупывает их, лепит их, уменьшает их тяжесть. Этими образами материи грезят субстанционально, интимно, чуждаясь формы, бренной формы, суетных образов, становления поверхностей. У них есть вес, сами они - сердце. Греза самая подвижная, преображающая, более всего преданная формам, тем не менее сохраняет некий балласт, плотность, своего рода медлительность, прорастание. Зато всякое поэтическое произведение, проникающее достаточно глубоко внутрь зародыша бытия, чтобы обнаружить там твердое постоянство и прекрасную монотонность материи, всякое поэтическое произведение, набирающее свои силы под неусыпным воздействием субстанциональной причины, все-таки должно цвести, расцвечиваться. Для первого обольщения читателя оно должно воспринять все изобилие формальной красоты.Ввиду этой потребности в обольщении, воображение, большей частью, движется в ту же сторону, что и радость, или, по крайней мере, в ту же сторону, куда манит его одна из радостей! В направлении форм и цветов, разнообразия и преображения, в направлении некоего поверхностного будущего.
Вот и пришли мы к упоминанию поэзии в садах, взаимосвязи садов и поэзии. И в этом аспекте нельзя не вспомнить известное исследование "Поэзия садов" академика Д.Лихачева. Который не раз повторяет мысль, что садовое искусство всегда было своеобразным сочетанием различных искусств - собственно садоводства, архитектуры, живописи и поэзии. Эта монография вышедшая впервые в 1982 г., и в особенности ее исправленное и значительно дополненное издание 1991 г. сформулировала постановку проблемы "сада как текста". Предложенный Лихачевым тезис оказался центральным для исследователей в области истории архитектуры, живописи, декоративно-прикладного искусства, литературы, музыки, театра и т.д., рассматривающих сад как произведение искусства и бытовое пространство. В условиях постепенного снижения популярности семиотической методологии, "открытие" садового материала привело, тем не менее, к возникновению ряда публикаций, в фокусе которых оказался семиотический аспект взаимоотношений сада и текста. Опыт семиотического исследования сада с энтузиазмом был воспринят научной общественностью и послужил стимулом для развития этой темы в широком методологическом спектре. Указанный подход позволил говорить о специфике садово-парковой культуры. Как отмечает Н.Ананьева "этот жанр, со свойственным ему слишком буквальным пониманием единства красоты и пользы, не нашел себе места в новой системе ценностей XIX в. Тем не менее, именно для "садовника" характерна отчетливая формулировка вопроса о соотношении сада и письменного текста: сад обладает материальной формой и локализован, но отличается изменчивостью в силу смены сезонов, роста деревьев и т.д., тогда как текст способен фиксировать состояние сада в определенный момент времени и может быть перемещен в пространстве".
А если учитывать это, то обнаруживается, что сад - это "реализованный в пространстве многоструктурный ансамбль, а текст - материальное выражение речи о нем, образованное посредством естественных языковых знаков, можно выделить два уровня их взаимоотношений: семантический и структурный". На уровне семантики сад и текст могут служить друг другу источником и поводом для возникновения как целого объекта - произведения садово-паркового искусства или литературы, так и отдельного фрагмента, детали или мотива сада в тексте и текста в пространстве сада.
По слова Н.Ананьевой, методологически исследование Лихачева базируется на разработанном в трудах немецких исследователей начала XX в. Г. Вельфлина и О. Вальцеля формально-типологическом методе, позволяющем проводить сравнительный анализ произведений разных видов искусства, таких как живопись и архитектура или живопись, музыка и литература. Кроме того, при выявлении общих стилистических закономерностей Лихачев обращается к приемам, использованным Н. Певзнером при разработке понятия "английского" (englishness) в английском искусстве. На русском материале своими предшественниками Лихачев называет нескольких исследователей, сосредоточившихся на проблеме взаимодействия литературы и живописи, но отечественные ученые больше внимания уделяют не поиску общих стилистических закономерностей, а изучению случаев взаимовлияния разных искусств. Не потому ли восприятие стихотворных, изобразительных творений человека происходит совершенно иначе в Саду, не идущим ни в какое сравнение с таковым в павильонах?
Если говорить современным языком, академик Лихачев еще, в уже далеком 1982 году, заложил основы понимания Сада как междисциплинарного объекта исследований. Сегодня уже признано, более того приветствуется и поощряется, практика объединения представителей различных дисциплин вокруг одного объекта исследования и уже не вызывает сомнения в своей продуктивности. Ведь даже если взаимодействие специалистов из разных областей знания в рамках конференции или общего сборника научных статей не ведет к подлинной интеграции, само столкновение точек зрения и подходов является смыслопорождающим и способно дать толчок к дальнейшим исследованиям.
Возвращаясь к основной теме статьи, ботаническим садам и роли их красоты, и в связи с вышесказанным, становится понятным и закономерным понимание ботанического сада как пространства средоточия красоты Природы в сочетании с целенаправленной, обусловленной знанием законов Природы, деятельностью человека. Именно такое определение позволяет рассматривать ботанический сад как уникальный инструмент формирования экологической культуры. Как уточняет Т.Алпатова, феномен сада обладает и эстетической, и лирической, и гносеологической ценностью, дающей возможность понять и познать недавно прошедшую историю. "Величественные пейзажи всегда похожи на видения. Видение - это то, что из невидимого становится видимым... Пейзаж невидим, потому что чем больше мы им овладеваем, тем больше в нем теряемся. Чтобы постигнуть пейзаж, мы должны как можно больше отказаться от всякой определенности - временной, пространственной, объектной; но такой отказ затрагивает не только предмет созерцания, он в равной мере затрагивает и нас самих. В пейзаже мы перестаем быть историческими существами, которые сами могут быть объективированы. У нас нет памяти для пейзажа, как нет ее у нас и для нас самих в пейзаже. Мы грезим среди белого дня и с раскрытыми глазами. Мы исторгнуты из объективного мира, но также и из себя самих. Это и есть чувствование." (Делёз, Гваттари).
Мне могут возразить, что, мол, все вышеуказанные исследования посвящены Саду как таковому, например, усадебным садам России 18-19 века. Но не стоит забывать, что в советское время на их место пришли две группы общественных садов: уникальные в своем роде и не имеющие в мировой практике парки культуры и отдыха и ботанические сады. Аналоги усадебного сада нынче определены всего лишь как прилегающая территория и их функции сужены до элементарного "озеленения". На таком фоне становится совершенно очевидным, почему, особенно, на протяжении последних десятилетий произошла деградация самого поведения людей в ботанических садах современной России. Это привнесено, выпестовано самими ботаническими садами, ставшими НЕкрасивыми. Заросшая, неухоженная территория, даже обладающая неким научным содержанием, не может быть моделью естественной Природы, так как изначально создана человеком. Нельзя не привести слова выдающегося ботаника, практика в создании и развитии российских ботанических садов член-корреспондента РАН С.А.Мамаева. Думаю, более чем полувековой опыт неизменно напряженной, ответственной и плодотворной работы, очень широкий (хотя бы в силу занимаемых должностей) социальный кругозор и статус члена-корреспондента Российской Академии наук дает С.А. Мамаеву основание и право делать обобщения и высказывать их без экивоков, а нас, эти же причины обязывают к его мнению отнестись со вниманием и уважением. "Идея создания Эдемского сада всегда жила в сердцах людей, хотя условия для этого не всегда были благоприятны..., - рассуждал С.А. Мамаев. - Декоративное садоводство и цветоводство появляется на арене человеческой жизни, когда первые материальные потребности удовлетворены". Станислав Александрович числил себя "по эдемскому, райскому ведомству, а попросту апологетом системы ботанических садов" еще с аспирантских лет в Тимирязевке.
Выдающийся ученый, ныне покойный, Лев Николаевич Андреев, директор Главного Ботанического сада РАН, член-корр РАН, ученик великого Н. Цицына, постоянно говорил о красоте ботанического сада. Рассказывая об истории создании ГБС РАН, он так сказал: "Эта "бумага" - постановление правительства за подписью И. В. Сталина… Читаешь этот документ и понимаешь, насколько жестокой была жизнь: ученым уже нечего было надеть, и правительство выделило им белье... И в то же время уже думали о том, что через пару десятков лет людям потребуется Красота..."
- Красота с большой буквы?
- Именно так, потому что этим постановлением, принятым в апреле 1945 года, предусматривалось создание в Москве Главного ботанического сада Академии". Мы постоянно организовывали субботники. Все были уверены, что, когда посетители увидят красоту нашего сада, на душе у них станет лучше, светлее. Мы были молоды, нас захлестывал энтузиазм, а потому для каждого было истинным счастьем, когда сад открылся. Что такое ботанический сад: искусство или наука? Подчас случаются весьма бурные дискуссии, и год от года они не утихают, но вывод всегда неизменен: ботанический сад - и искусство и наука! Вспомним академика Цицина. У него был отменный художественный вкус, и это сказалось на его подходе к строительству сада. Нам повезло, что первым руководителем и создателем сада был такой крупный ученый и понимающий в искусстве человек, как Николай Васильевич Цицин".
Мнения корифеев отечественных ботанических садов говорят о многом. В частности и о том, что любой сад обретает свой образ под влиянием эпохи и личности людей, его созидавших. Говорят о значимости КРАСОТЫ ботанического сада наряду с его научной деятельностью. Что в последние десятилетия в нашей стране утрачивается. И это обусловлено спецификой создания ботанических садов советского периода и спецификой последних десятилетий. Демонстрацией этого может служить история создания Главного Ботанического сада РАН. Автор, известный ландшафтный архитектор, по определению многих "первый советский садовник", М.Коржев, сумел объединить в нем и влияние времени и изначальную "райскую" модель. Территории Ботанического сада скорее кажутся идеальным местом для прогулок, чем для торжественных маршей. Но понятно и то, что это сталинский рай, но любой сад по замыслу - это рай, и, в общем-то, реализовать этот замысел чаще всего удается. Во всяком случае, Михаилу Коржеву удалось. Вероятно, советское содержание легко может прочитываться и в программе садов. Скажем, тот же Главный Ботанический сад РАН, оказывается, засаживался таким образом, чтобы разные его части символизировали разные советские республики (на этой выставке я в первый раз понял, почему Ботанический сад является частью ВДНХ с ее павильонами тех же республик). Кстати, по этой же схеме, только ранее, еще до войны создавался и Ботанический сад Ростовского госуниверситета (ныне Южного федерального университета). Но это ведь совершеннейшая условность, и, честно сказать, плохо читаемая условность. В центре парка Михаил Коржев, оказывается, насадил Кавказ, в северо-западной части - Белоруссию, а в юго-восточной - РСФСР. В художественном же смысле это тончайшая работа по созданию европейских парков из самого, казалось бы, неприметного растительного материала, потому что насадить райский сад из растительности Белоруссии или Подмосковья - это вам не пальмы перед отелем сажать, когда все и так понимают, что само бы так не выросло. А объяснение весьма прозаично. Россия 1900-х годов точно так же не отличалась качеством садово-паркового искусства, как и Россия 20-х. Великие русские парки под Петербургом остались в начале XIX века, в конце века на смену им под европейским влиянием и с некоторым опозданием пришли ботанические сады, учреждения более научного, чем художественного свойства и ориентированные в основном на экзотический растительный материал. Как делать масштабный сад из русских трав, деревьев и цветов, у нас попросту забыли. И упоминаемый Михаил Коржев, по сути, изобретал профессию заново. А потом, в 50-е годы, как отмечалось выше, ботанические сады и вовсе стали сугубо научными учреждениями, занимающиеся акклиматиза