Между тем, как опять-таки все знают, собаки выполняют команды: принеси то, сбегай за тем-то и т. д. Причём научить «зажигать спички» можно не только собак, но и других животных. И вот тут-то и возникает главный вопрос: насколько животные понимают то, что им говорят? Если они слышат «принеси мяч», понимают ли они, что мяч — это более-менее конкретный шарообразный предмет? Или же они просто выполняют команды безо всякой связи между означающим и означаемым?..

Дискуссия между зоопсихологами на эту тему продолжается, и новое исследование Джона Пили из Колледжа Уоффорда (США), опубликованное в Learning and Motivation, лишь добавит этим спорам жару. Джон Пили работал с собственным девятилетним бордер-колли по кличке Чейзер. Эту собаку можно без преувеличения назвать профессором: в первые три года жизни исследователи заставили её выучить около тысячи названий предметов. Кроме того, его обучили значению предлогов и глаголов. В итоге, если Чейзер говорили «to Frisbee», и она относила к тарелке фрисби всё, что держала в зубах. Но в этом случае в команде звучало только одно понятие, обозначающее летающий диск. А что будет, если в ней встретятся два существительных — к примеру, если животное попросить отнести мяч к тарелке? Не перепутает ли оно, не потащит ли, наоборот, фрисби к мячу?

Соответствующий эксперимент занял два года, то есть колли начали учить простейшим синтаксическим конструкциям с 7-летнего возраста. Требовалось, чтобы собака правильно понимала отношение между существительными, описываемое с помощью предлогов. Чейзер сажали перед двумя предметами, которые собака знала по названиям, и просили отнести один к другому. На первом этапе учёные указывали на предметы, прежде чем назвать их.

Через несколько недель тренировок для колли устроили «экзамен». Перед Чейзер было две пары предметов; нужно было взять один предмет из одной пары и перенести к некоему предмету из другой пары. Что брать и куда нести — формулировалось в команде. При этом использовались предметы, которые колли знала, но которые не применялись в тренировках. А формулировки часто менялись, чтобы понять, насколько гибко Чейзер владеет грамматическими правилами и сможет ли поменять отношения между теми же самыми предметами на противоположные.

По словам г-на Пили, в 28 из 40 случаев собака поступала именно так, как велели: брала правильный предмет в пасть и несла его к другому правильному предмету. В другом варианте опыта колли вообще сначала не видела предметов, с которыми ей предстояло манипулировать, — она лежала на кровати, мордой к хозяину, выслушивала команду, после чего разворачивалась, брала с другого края кровати нужную вещь и несла её в другую комнату, чтобы положить рядом с другим предметом. Всего было сделано 12 попыток, и во всех животное справилось с заданием. То есть грамматические конструкции, пусть и довольно простые, оказались колли вполне по зубам (извините за неловкий каламбур).

Исследователи полагают, что такие способности к языкам у колли возникли в связи с «профессией» этих собак: пастухи издавна использовали эту породу, чтобы управлять овечьим стадом, а соответствующие команды неизбежно должны быть сложнее обычных односложных приказов, используемых рядовыми собаководами.

Речевые исследования на животных обычно проводятся с человекообразными приматами, что понятно — человеческая речь произошла, скорее всего, от каких-то обезьяньих сигналов, а не от собачьего лая. Вместе с тем учёные до сих пор спорят, есть ли у обезьян абстрактное языковое мышление, скажем, понимают ли приматы орфографию.

Теперь, очевидно, такими же вопросами придётся мучаться в отношении собак. Правда, нельзя исключать и ту возможность, что Чейзер — единственная гениальная собака-лингвист на всё собачье племя.